Спонтанность сознания - Страница 41

Логико-философский анализ языка, если он стремится к объяснению связи мысли, языка и мира, должен быть анализом роли и места языка в процессе познания (с. 264).

Отметим здесь еще одно из высказываний о природе смысла, в какой-то степени смыкающееся с нашими представлениями:

Смысл есть сеть значений в определенных позициях и оперативный алгоритм для решения проблем [Kohler, 1983, S. 245].

Подчеркнем, что природа смысла может быть раскрыта только через одновременный анализ семантической триады: смысл, текст, язык. Мы можем сказать, что смыслы, порожденные человеком, оказались раскрывшимися во всем том многообразии культур — больших текстов, которые существовали когда-либо или существуют теперь. Текстовое раскрытие смыслов происходит через те знаковые системы, которые мы готовы воспринимать как языки. Таким образом, каждый элемент указанной выше триады раскрывается через два других. Включая в триаду язык, мы вносим представление о том, что сама триада становится возможной только когда есть наблюдатель — носитель сознания, воспринимающий тексты и оценивающий смыслы. Триада становится синонимом сознания.

Если мы теперь хотим говорить о смыслах нашего Мира в целом, то 'его природе надо будет приписать текстово-языковую структуру. Здесь мы перекликаемся с герменевтической философией Хайдеггера: его теория познания исходит из представления о Мире как о своеобразном онтологизированном тексте [Wilson, 1981]. Соответственно, сознание человека, раскрывающее смыслы через тексты, выступает перед нами как языковое начало — нам становится понятной метафора Хайдеггера Рикера: Человек есть язык (см. предисловие редактора к книге [Ricouer, 1974]). Именно с этих слов мы и начинали нашу предыдущую книгу [Nalimov, 1985].

11. Логика бейесовского силлогизма с точки зрения аристотелевой логики нелогична. Возможна ли нелогичная логика? В Трактате Витгенштейна читаем:

3.03. Мы не можем мыслить ничего нелогического, так как иначе мы должны были бы нелогически мыслить.

3.032. Изобразить в языке нечто «противоречащее логике» так же невозможно, как нельзя в геометрии посредством ее координат изобразить фигуру, противоречащую законам пространства, или дать координаты несуществующей точки.

Исходя из всего сказанного нами выше, оказывается, что можно предложить формально безупречное исчисление, которое будет находиться в явном противостоянии логике Аристотеля и, что главное, об этом исчислении можно спокойно говорить на языке аристотелевой логики. И, более того, можно показать, что эти две логики сосуществуют вместе в сознании человека.

Утверждая последнее, мы исходим из упоминавшейся уже выше трехуровневой модели сознания.

Процесс порождения или понимания текста — это всегда творческая акция. С нее начинается Создание новых текстов, и ею завершается их понимание. Все это осуществляется в подвалах сознания, где мы непосредственно взаимодействуем с образами. Для нас, людей современной культуры, это чаще всего неосознаваемый процесс, скрытый под покровом логически структурированного восприятия Мира. Осознаваемый выход в подвалы сознания осуществляется в измененных состояниях сознания, возникающих с помощью, скажем, медитации.

Пережитое в подвалах сознания передается на уровень предмышления, где таким образом создается обстановка, благоприятная для появления тех или иных фильтров фигурирующих в бейесовской, логике. Вновь возникающая система ценностных представлений, характеризуемая функцией ρ(µ/у), огрубляясь, редуцируется к точечным — атомарным фактам (точечным значениям начинают соответствовать те участки шкалы µ, на которых фиксируются большие массы плотности вероятности, участки с малыми массами просто опускаются (выходят из языковой игры). Точечные значения передаются на верхний уровень, где они выступают в роли исходных предпосылок, позволяющих строить логические высказывания уже в соответствии с логикой Аристотеля.

Редукция — это серьезное огрубление смыслов. Но она необходима для построения изящных концепций. За строгость мысли приходится дорого платить — потеря гибкости в переоценке смыслов, легко допускаемая в бейесовской логике, теряется в надводной, видимой нами части айсберга сознания, и здесь легко соскользнуть к догматизму.

Выход на вершину надводной части сознания — это не единственно возможное, исконно заложенное проявление нашей природы. Скорее всего, это не более, чем наследие эллинизма, закрепленное средневековым христианством (Блаженный Августин, Фома Аквинский, монастырские схоласты, отточившие логическую мысль). Возможен диалог, а следовательно, и само завершение мышления на уровне спонтанно возникающих представлений, не поддающихся логическому структурированию аристотелевского типа. Один из примеров — это дзэнские приемы раскрытия смыслов, осуществляемые с помощью коанов, или мондо (беседы огневой скорости, при которой логически структурированная мысль не успевает созреть). Вот один из примеров дзэнского ученичества [Joslyn, 1975]:

Когда мы говорим, что некоторое действие происходит «спонтанно», или «оригинально», не говорим ли мы, что оно представляется не имеющим прецедента во времени, или, что кажется возникшим вне причинности в ее пространственном контексте? Не говорим ли мы, что оно возникло из ничего: из незахламленной основы? Овладение практикой дзэн часто рассматривается скорее как «разучение», чем «обучение». Если мы разучиваемся воспринимать нашу захламленную основу, не будем ли мы воспринимать пребывание здесь-и-теперь как не имеющее начала и конца, или как возникающее и кончающееся с каждым воспринимаемым нами образом?